«Поднимите мне веки», «подайте мне мои бумаги»
16 апреля 2018
«Поднимите мне веки», «подайте мне мои бумаги», «Soulevez moi les paupières», «donnez moi mes papiers», – две буквы, возможно, благодаря которым французский поэт Франсуа Вийон сделался Вием, усыплявшим жертву монотонным чтением стихов, согласно легендам парижских клошаров. И в тот момент, когда веки несчастного закрывались, Вий перекусывал ему горло. Доподлинно неизвестно, как поступает с уснувшими во время чтения Александр Фоменко, но стихи его обладают особым свойством излечивать отчаявшиеся и заблудшие души. «Вместо предисловия» Нури Бурнаш пишет о вновь вышедшей книге «Маркграф»:
«Ожидания читателя в наши дни не нарушает только ленивый. Особенно, если эти ожидания основаны на образе самого поэта, его внешней оболочке. От Саши после первого знакомства ждешь вовсе не стихов, а баек и анекдотов. А вот сначала услышав, а затем вчитавшись в его произведения, задумываешься: тот ли это Фоменко, с которым только что легко и непринуждённо общался? Неужели так тщательно и искусно умеет скрывать свои сомнения и мучительные поиски?
Так хотел докопаться до корня.
Душу с телом в единый комплект
Увязать. Но случился дефект –
Сам себе не родня я, не ровня.
Сам себе некий чуждый субъект.
Однако параллельно он транслирует в мир фантастический заряд жизнерадостности, южного темперамента, юмора, пусть и чёрного, как его любимая рубашка. Но ошибки нет. Тут Фоменко – и там тоже он. Просто один другого старше, опытней, мудрее, один торопится жить, чувствовать, узнавать, а другой твердо знает, что этот увлекательный процесс конечен, и жизни дана для того, чтобы все успеть, до всего добежать, досказать главное, нужное, выстраданное. Но это знание не парализует путника, а напротив, придает ему сил. Ибо:
В наличии — жизнь и в наличии — смерть,
А всё остальное придётся проверить
Внутренние противоречия для человека пишущего естественно преодолевать литературой, и здесь мы видим не просто сочинителя начитанного, но и грамотного, умеющего точно и технично распорядиться накопленным арсеналом. Пляшет он, впрочем, от той же печки, греющей поныне всякого, говорящего на русском, – от Пушкина, хотя и переодетого Дантесом. (Ну не Данте же его переодевать, в самом деле!).
Дантес лежит у Чёрной речки,
Склонились врач и секундант.
Ему всегда был верен фарт,
Был верен глаз, и вдруг осечка.
Впрочем, автор не собирается ограничивать свою фантазию русской историей. К границам он относится скептически. На просторах его стихов уживаются и гвельфы с гибеллинами, и великий африканский либерал Мобуту, и «бродские» пилигримы – автор словно примеряет на себя чужую судьбу, чужой взгляд, чужую поступь. И всё это – не просто импульс, и уж тем более не банальный магнетизм чужой славы, но прежде всего – сильная эмпатия, внутренняя потребность поставить себя на место другого. Для Саши важен повод к поэтическому размышлению. Именно мысль для поэта первична. Его поэтическая походка чрезвычайно любопытна. Легко и свободно идет он, присматриваясь, прислушиваясь, сравнивая, делая привал там, где душа попросит. Для автора «Маркграф» сам процесс познания мира гораздо интереснее конечного результата пути, «превыше всех нажив»:
То ещё пара строчек в тетрадь,
То ещё пара миль за плечами.
А вещами боюсь обрастать.
Даже нужными, в общем, вещами.